Александр родился в г. Сухуми 12 февраля 1896 года. Приведём полностью свидетельство о его рождении, прочитанное в Военно-историческом архиве в Москве: «Свидетельство по Указу Е.И.В. самодержца Всероссийского дано сие из Грузино-Имеретинского Святейшего Правительственного Синода конторы вдовы полковника Елизаветы Павловны Де-Симон в том, что, в следствие просьбы ея, о выдаче ей свидетельства о рождении и крещении сына ея Александра, наведена была справка, по коей оказалось, что в метрической книге Сухумского Александро-Невского кафедрального собора за восемьсот девяносто шестой год в первой части родившихся, в статье 19-той мужского пола, записано, родился тысяча восемьсот девяносто шестого года февраля двенадцатого, крещен мая второго, Александр.
Родители его: помощник начальника Сухумского округа, подполковник Михаил Андреевич Де-Симон и законная жена его Елизавета Павловна, оба православного вероисповедания.
Восприемниками были: гофмейстер Императорского Двора, тайный советник, князь Александр Васильевич Шаховской и вдова генерал-лейтенанта Мария Алексеевна Кравченко.
Таинство крещения совершил священник Георгий Голубев. В чем Груз.-Имеретин. Син. контора надлежащею подписью и приложением казённой печати удостоверено. г. Тифлис. 5 марта 1904 г.» [53].
Таков был первый лист «Документов пажа Е.И.В. Пажеского корпуса Александра Михайловича Де-Симона». Далее следовали копии послужных списков его отца начальника Сухумского военного округа полковника Михаила Андреевича и его деда члена Комиссии прошений на высочайшее имя подаваемых тайного советника Андрея Францовича Десимона (См. Сочинский краевед. Десимон А.Ф. Фрагменты из биографии. – С.Д.). И тот, и другой, как следовало из послужных списков, закончили Пажеский корпус [54].
Таким образом, Александр был третьим поколением этой фамилии, как тогда говорили, воспитанным в этом славном и привилегированном корпусе для офицеров Императорской гвардии. К слову сказать, его прадед (четвертое поколение) подполковник Пажеского корпуса Георгиевский кавалер Франц Егорович Де-Симон был в нём корпусным офицером, с него и началась причастность Десимонов к этому учебному заведению.
Александр поступил в корпус, который к этому времени имел уже более 100-летнюю историю и свои особые традиции. Каждому поступившему вручались «Евангелие и Заветы Мальтийских Рыцарей». Заповеди этих источников, простые и ясные, целенаправленно воздействуя на незрелые молодые умы большинства пажей, формировали у них христианское мировоззрение и благородные рыцарские качества. Так, по крайней мере, задумывалось, когда создавалось этого учебное заведение.
Когда Александр учился в корпусе, директором был генерал Епанчин Н. А., опытный преподаватель и воспитатель молодых офицеров Российской Императорской армии. Небезынтересно мнение Епанчина о Пажеском корпусе, взятое из его воспоминаний «На службе трех императоров»: «Служа долгое время в Гвардии, я знал, какие ей нужны офицеры, и знал, что пажи в главной массе прекрасные офицеры. Пажеский корпус считали привилегированным учебным заведением для знатной и богатой молодежи, чего на самом деле не было. В действительности для зачисления в пажи отцы и деды их должны были удовлетворять известным служебным условиям, а именно: в пажи зачислялись сыновья и внуки полных генералов и адмиралов, генерал-лейтенантов и вице-адмиралов и при определенных условиях и генерал-майоров и контр-адмиралов, например, Георгиевских кавалеров. Для зачисления в пажи сыновей и внуков служащих гражданских ведомств были те же условия, что и для сыновей и внуков чинов армии и флота. При таких условиях богатых пажей было сравнительно мало, и следует сказать, что Пажеский корпус был учебным заведением для сыновей и внуков не богатых, а заслуженных родителей <…> Что же касается самих пажей, то я должен сказать, что это были почти все благовоспитанные молодые люди, отличавшиеся добрыми товарищескими, вернее дружескими отношениями между собой; служебные обязанности, в том числе и отношение к учебным занятиям, они исполняли добросовестно».
Фото №13. Камер-пажи Пажеского Его Императорского Высочества корпуса
Вот ещё один, но уже современный взгляд на пажей корпуса: «…Закрытому элитному сообществу юных военных и придворных были присущи и большая наивность, идеализм, полная неосведомленность в политических вопросах, отчасти проистекающие из сословного высокомерия. <…> Их не учили военной психологии, умению противостоять чужой агрессивной пропаганде, видеть и уничтожать не только внешнего, но и внутреннего врага, быть беспощадными защитниками империи <…>Не удивительно, что на глазах изумленных пажей произошла жесточайшая революция, обрекшая многих из них на смерть и изгнание. Вместе с Российской империей потонул Пажеский корпус. Проиграли пажи и гражданскую войну» [55].
Годы учёбы в корпусе пролетели для Александра как один день и уже будучи зачисленным в старшее специальное отделение камер-пажом, как было заведено, он осуществлял придворную службу при одной из семей императорской фамилии.
По окончанию корпуса Де-Симон для продолжения службы выбрал Лейб-гвардии мортирный артиллерийский дивизион с расквартированием в Санкт-Петербурге. По давней традиции в русской армии артиллеристы занимали положение среднее между армейскими и гвардейскими офицерами благодаря «учёности», а среди «пажей» артиллерию выбирали «способные к математике» и те, кому не достались вакансии «старых» и первых кавалерийских гвардейских полков. На всё время 1-ой Мировой войны тяжёлый артиллерийский дивизион и его офицеры и нижние чины стали для Александра родным домом.
Летом 1918 года дивизион, в котором он служил, согласно приказа Комиссариата по военным делам Петроградской трудовой коммуны № 144 от 11 июня 1918 года был расформирован. Таким образом какое-то короткое время Александр числился в РККА.
Среди бывших офицеров, служивших у большевиков, исследователь русского офицерства Волков С. В. выделяет четыре основные группы. «Первую составляли лица, служившие по идейным соображениям, т. е. в той или иной степени разделявшие коммунистические убеждения. <…> Вторая представляла тип беспринципных карьеристов, почувствовавших в условиях дефицита специалистов возможность выдвинуться при новой власти. Третья включала в себя лиц, испытывающих в отношении большевиков те или иные иллюзии или считавшие, что служа у большевиков им удастся, овладев аппаратом, свергнуть их власть. Наконец, четвертая, и самая многочисленная (до 80%), состояла из лиц, насильно мобилизованных большевиками и служащая под угрозой репрессий в отношении семей или просто ввиду отсутствия средств к существованию» [56].Кроме того, часть офицеров оправдывали службу в РККА желанием сражаться на германском фронте и защищать свою Родину.
Де-Симона, согласно этому распределению, к первым трём группам отнести затруднительно, а вот под четвёртую категорию он подходит, хотя сейчас уже трудно определить был ли он насильно мобилизован или остался на службе как специалист артиллерист введу трудного материального положения. Во всяком случае, о нём официальные источники напишут: «Де-Симон Алексей Михайлович, служил в Красной Армии в тяжёлом артиллерийском дивизионе» [57]. Ошибка в имени – показатель наплевательского отношения власти к человеку вообще и отдельных советских работников к выполнению своих обязанностей.
Не сразу у молодого человека Де-Симона сформировалось твердое убеждённость противостоять диктаторскому режиму новой власти. Чтобы понять его мотивацию, перечислим то, что приводило его, впрочем не только его, но и всех думающих и радеющих за «Великую Россию» офицеров, в состояние законного возмущения и толкало на противодействие «комиссародержавию» как Керенского, так и Ленина в 1917-1919 годах.
Первое – издевательский для каждого профессионального военного приказ № 1, изданный Петроградским советом 1 марта 1917 г. [58]. Это, не столько военное, сколько политическое произведение, редактированное секретарём исполкома Петросовета Н. Д. Соколовым, адвокатом, социал-демократом, масоном, уничтожало основу службы – воинскую дисциплину и разваливало армию и флот России.
Фото № 14. Приказ №1
Хоть приказ №1 Петроградского Комитета Рабочих и Солдатских Депутатов (Петрокомитет) и предназначался только солдатам и матросам Петроградского гарнизона «для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения», Александр прекрасно понимал: этот приказ был направлен прежде всего против офицерского корпуса и это обстоятельство широко обсуждалось в офицерской среде.
После прочтения этого опуса поражала рекомендуемая скорость реализации приказа и масштабность вовлечения солдат и матросов в его выполнение. В приказе установлялось немедленно (т. е. в течение одного дня) выбрать комитеты из нижних чинов во всех частях гарнизона и уже утром в 10 часов следующего дня явится в здание Госдумы с удостоверениями (по одному представителю от рот, от батальонов, полков, а это большое количество делегатов) для инструктажа и наделения полномочиями.
Александр, как и большинство офицеров, понимал, что в приказе была обозначена система политического подчинения армейских и флотских подразделений: все войска гарнизона подчинялись прежде всего Петрокомитету, а затем своим комитетам, иными словами через низовые комитеты Петрокомитет осуществлял не только политическое, но и военное руководство войсками Петроградского гарнизона, ибо приказам военной комиссии Государственной Думы отводилась подчинённая роль перед приказами и постановлениями Петрокомитета.
Другим положением приказа декларировалось унизительное недоверие офицерам-командирам: «всякого рода оружие, как-то винтовки, пулемёты, бронированные автомобили, должны были находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и не к коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованиям».
Далее в приказе говорилось об строжайшей воинской дисциплине в строю, но вне службы и строя разрешалась её не соблюдать. О какой «строжайшей дисциплине» речь? – если всё было отдано на откуп комитетам и погрязло в говорильне и обсуждении любых приказов командиров. Де-Симон, как любой офицер понимал, что не может быть одна дисциплина для строя, другая вне строя, – воинская дисциплина может быть только одна, этому на протяжении более десятка лет его учили и в армии, и на фронте.
На изменения обращения солдат к офицерам он никакого внимания не обратил, (какая разница как его будут называть: «ваше благородие» или «господин поручик»). Однако указание, что при всяких недоразумениях между офицерами и солдатами, последние должны обращаться к солдатским комитетам, для него и для каждого офицера звучало как зловещее предостережение: с этих пор офицерские суды это – комитеты, в которых офицер на понимание не рассчитывал.
Второе, как результат зловещего приказа №1, – зверское убийство революционизированными, с «кипящим разумом» матросами офицеров Балтийского флота в Гельсингфорсе и в Кронштадте. В марте 1917 г. флот потерял 120 офицеров, из которых 76 были убиты [59]. Многих из пострадавших с другими офицерами Петрограда связывала долгая флотская дружба, многие вместе воевали с японцами и германцами. Офицеры флота, и офицеры вообще вместе с Александром, близко к сердцу приняли эту расправу, понимая – это только начало.
Третье, что полностью подорвало доверие офицеров к Временному правительству – предательская сдача Керенским офицерского корпуса во время, так называемого, «Корниловского мятежа», который таковым не являлся, ибо сам Керенский просил армию стать на защиту Временного правительства. Процитируем того, кто выразил мнение части офицеров: «… Русские люди! Великая Родина наша умирает. Близок час кончины. Вынужденный выступить открыто – я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное Правительство, под давлением большевистского большинства советов, действует в полном согласии с планами германского генерального штаба и, одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает армию и потрясает страну внутри <…>
Я, генерал Корнилов, – сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения Великой России, и клянусь довести народ – путем победы над врагом, до Учредительного Собрания, на котором Он Сам решит свои судьбы и выберет уклад своей Государственной жизни.
Предать же Россию в руки ее исконного врага – германского племени и сделать Русский народ рабами немцев, – я не в силах и предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама Русской земли. Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины! 27 августа 1917г. Генерал Корнилов» [60].
Другая часть офицеров отнеслась к генералу настороженно, особенно после того, как Корнилов наградил Георгиевским крестом унтер-офицера, убившего своего командира. Тогда Корнилов, оправдывая это злодеяние, заявил: «Русскому солдату нужно всё простить, поняв восторг по случаю падения царизма и самодержавия» [61]. Такое попустительство только ещё больше усиливало центробежные силы развала русской армии.После «корниловского выступления» последовали многочисленные аресты и бесчисленные расправы с офицерами. Как писал генерал Головин Н. Н.: «… Произошёл окончательный разрыв между двумя лагерями: офицерами и солдатами. При этом разрыв этот доходит до крайности: оба лагеря становятся по отношению друг к другу вражескими» [62].
Общую обстановку в армии со всей очевидностью отражают донесения начштаба Северного фронта от 27 октября: «Положение офицеров невыносимо тяжёлое по-прежнему. Атмосфера недоверия, вражды и зависти, в которых приходится служить при ежеминутной возможности нарваться на незаслуженное оскорбление при отсутствии всякой возможности на него реагировать, отзывается на нравственных силах офицеров тяжелее, чем самые упорные бои и болезни» [63]. На других фронтах такая же обстановка: офицеры «постоянно подвергаются унижениям и оскорблениям, причем терпеливое перенесение обид офицерами и жертвы самолюбием ещё больше раздражают солдат. Постоянно слышатся угрозы убийством, отмечены попытки избиения офицеров» [64].
В такой обстановке бесславно заканчивался 1917 год для Александра, начавшийся в преддверье весны надеждами на демократические преобразования, а впереди офицеров России ждали ещё более суровые испытания.
Четвёртое – никто из товарищей-офицеров Де-Симона, находящихся на фронте, легкомысленно не заметил военного переворота и захвата власти 25 октября, хотя накануне этих событий тема, прибывших из-за границы в «запломбированном вагоне» революционеров-интернационалистов, обвинённых к тому же своими же соратниками-демократами в шпионаже и действиях за деньги в пользу Германии, широко обсуждалась на страницах газет и в офицерской среде. В этом свете показательна популярная в то время в Петрограде такая же легкомысленная и навязчивая песенка, отражающая общие несерьёзные настроения: «Больше-вики, вики, / Шпион-чики, чики, / Вильгельмовы трепачи» [65].
В долговечность новой власти никто не верил. Большевистское правительство после переворота и «до января 1919 года официально именовало себя Временным рабоче-крестьянским правительством – Советом народных комиссаров. «Приставка «временное» означало, что большевики якобы взяли власть временно, чтобы обеспечить и защитить от контрреволюционеров созыв Учредительного собрания, и передадут её в руки народных избранников … Дальнейшие события показали, насколько эффективной оказалась такая тактика большевиков для упрочения их власти» [66].
Большинство офицеров считали, что Россия после Учредительного собрания обретёт в конце концов успокоение и выбранная всероссийская власть исправит положение и обопрется на своих вечных союзников – армию и флот.
Пятое – только молодёжь, юнкера, будущие офицеры, дислоцированные в Петрограде, пытаясь противодействовать большевистскому перевороту 28-29 октября захватили Госбанк, гостиницу «Астория» и телефонную станцию, на большее их не хватило. Но уже 29 октября их выступление было подавленно, а восставшие заблокированы в зданиях юнкерских училищ. Им предложили сдаться и обещали отправить домой. «Юнкера поверили. Большевики перестреляли сдавшихся юнкеров – было убито до 800 человек. Мало кому их них было больше 19 лет» [67]. Всем стало понятно, что стоит большевистское слово и что от них можно ожидать.
Шестое – расстрел латышскими стрелками и матросами демонстрации в поддержку Всероссийского учредительного собрания и разгон его в январе 1918 года. Вот как об этом пишет один из основателей партии эсеров, председатель Учредительного собрания В. М. Чернов вождю большевиков Ленину в открытом письме [68]:
«В тот самый день, когда собиралось Учредительное Собрание – 5 января 1918 года, – Вы дали во все газеты сообщение о том, что Совет Народных Комиссаров признал возможным допустить мирную манифестацию в честь Учредительного Собрания на улицах Петрограда. После такого сообщения расстрел мирных демонстрантов я вправе заклеймить именем изменнического и предательского, а самое сообщение – величайшей политической провокацией. Это предательство, эта провокация неизгладимым пятном легла на Ваше имя. Эта впервые пролитая Вами рабочая кровь должна жечь Ваши руки. Ничем, никогда Вы ее не смоете, потому что убийство, связанное с обманом и предательством, смешивает кровь с грязью, а эта ужасная смесь несмываема.
Ваша власть взошла, как на дрожжах, на явно обдуманном и злостном обмане… Но когда власть в самом происхождении своем основывается на глубочайшей лжи, на нравственной фальши, то эта зараза пропитывает ее насквозь и тяготеет на ней до конца.
Ваш коммунистический режим есть ложь – он давно выродился в бюрократизм наверху, в новую барщину, в подневольные, каторжные работы внизу. Ваша «советская власть» есть сплошь ложь – плохо прикрытый произвол одной партии, издевающейся над всякими выборами и обращающей их в недостойную комедию. Ваша пресса развращена до мозга костей возможностью лгать и клеветать, потому что всем остальным зажат рот и можно не бояться никаких опровержений. Ваши комиссары развращены до мозга костей своим всевластием и бесконтрольностью». И это мнение о новой лживой, предательской и жестокой власти разделяло большинство офицеров.
Седьмое – заключение «позорного» сепаратного Брестского мира и его тяжелейшие грабительские условия для России. Тайные договоренности германских властей с большевистскими вождями не оставались незамеченными. Выражая общее возмущение действиями большевистского правительства, газета «Народ» писала: «Ленин и Троцкий, при усиленном содействии компаньонов – Парвуса, Радека и Ганецкого, предложили Германии сепаратный мир... Штыком и насилием узурпируя волю народа, Ленин и Троцкий губят народ, вгоняя страну в тупик, из которого долгие годы она не сможет выбраться. Издеваясь над российской демократией, издеваясь над солдатами, рабочими и крестьянами, именем которых они самозвано прикрывают это позорное преступление» [69].
Фото №15. Брест-Литовск.1917 год. Переговорщики.
Стоит вглядеться в лица этих искателей мира на германских условиях, исполнителей воли Ленина: Каменев (Розенфельд, расстрелян), Иоффе (застрелился), Биценко (расстреляна), Липский (канул в неизвестность), Стучка (умер, не дожив до расправы), Троцкий (убит-казнен), Карахан (расстрелян). Они и не думали, что с ними впоследствии расправятся, по словам их же молитвы, как со «сворой псов и палачей».
Увидел женщину и сначала разволновался (как попала в такую кампанию?), но потом успокоился, всё нормально – профессиональная революционерка, эсерка, террористка, убила человека по политическим мотивам и рука не дрогнула и совесть никогда не мучала. И кто были эти «вершители судеб» для России: её патриоты или предатели? – решайте сами.
Восьмое – небывалые для России гонения на православную веру, убийства верующих и священнослужителей, разрушение церквей, на которые патриарх Тихон (Белавин) ответил посланием от 19 января 1918 года, известным как «анафема Советской власти»: «Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним, ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях… Все сие вынуждает нас обратится к таковым извергам рода человеческого… Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что вы творите, не только жестокое дело: это поистине дело сатанинское…» [70].
Девятое – после введения первой Советской конституции 10 июля 1918 года к категории «бывшие» добавили понятие «лишенцы», т. е. те, кто был лишен политических и гражданских прав (прав на работу, образование, социальную защиту). Это бесправие распространялось и на семьи и детей «бывших», лишая их всякой перспективе в большевистской России.
Десятое – диктаторская власть к началу 1919 года развернулась во всей «красе». И если даже коммунисты возмущались: «почему диктатура пролетариата на местах выродилась в диктатуру низов преступного типа»; а партия «на местах превращается в противно-замкнутую и отвратительно-самодержавную касту»; «диктатура пролетариата понимается как «большевистский» террор всех и вся из-за денег, а иногда утверждают, что «из-за жидовского владычества» и грабежей комиссархии (а было «монархии») и, наконец, прямо говорят, что нет диктатуры есть «произвол обнаглевших и разнуздавшихся отбросов интеллигенции с бывшими преступниками и аферистами…» [71]; – что говорить о тех, кто ни к большевикам, ни к пролетариям себя не причислял.
Одиннадцатое – был у Александра и личный мотив для борьбы с большевиками, после того как он прочитал в газете о расстреле своего брата капитана II ранга Анатолия Михайловича Де-Симона.
Как этот «сатанинский» большевизм можно было совместить с теми истинами, которые прививались молодому Александру с юности в Пажеском корпусе:
«Ты будешь верен всему тому, чему учит Церковь, ты будешь охранять ее;
Ты будешь относиться с уважением к слабому и сделаешься его защитником;
Ты будешь любить страну, в которой родился;
Ты не отступишь перед врагом;
Ты будешь вести с неверными беспощадную войну;
Ты не будешь лгать и останешься верным данному слову;
Ты будешь щедр и всем благотворить;
Ты будешь везде и повсюду поборником справедливости и добра против несправедливости и зла». Плохие принципы? Плохие только потому, что не согласуются с Интернационалом «извергов рода человеческого» [72].
Итак, подведём итог, возвращаясь в 1917-1918 годы. Большевики-интернационалисты, многие из которых прибыли из-за границы, будучи в большинстве своём гражданами Российской империи: используя иностранную помощь и деньги, насилие и самое коварное оружие – ложь для «закипания разума у возмущённых» (большевистская рецептура воздействия на «проклятьем заклейменных»), совершили государственный переворот вооружённым путём; утвердились во власти нелегитимным способом, самопровозгласив себя диктатурой пролетариата, хотя рабочие России их на это не уполномочивали; призвали своих адептов к непримиримой классовой борьбе с частью населения России в интересах «пролетариев всех стран»; развалили окончательно российскую армию и флот перед лицом врага, объявили офицеров контрреволюционерами и стали их преследовать и убивать; не доверяя своему народу и опасаясь его, окружили себя преторианцами из латышей и других инородцев; пообещав вопрос власти решить всенародным законным путём, попрали мнение русского народа и его представителей, избранных в Учредительное собрание, расстреляли демонстрации в её поддержку и разогнали его представителей; заключили с Германией «похабный», унизительный Брестский мир, предав интересы Отечества, отдав врагу часть российских земель, флота и заплатив германцам значительные контрибуции в счёт долга за финансовую поддержку в проведении октябрьского переворота и удержания власти и, наконец, объявили и организовали «красный террор», а по суди своей, геноцид против неугодных им граждан России, так как задолго до этого обещали «превратить войну империалистическую в войну гражданскую» против своего народа.
Остановить большевистский террор было невозможно. По явно заниженным цифрам, приведенным Лацисом, в 1918 году и за 7 месяцев 1919 года было расстреляно 8389 человек, из них: Петроградской ЧК – 1206; Московской – 234; Киевской – 825; ВЧК 781 человек, в концлагерях содержалось 9496 человек, в тюрьмах – 34334; в заложниках числилось 13111 человек; арестовано за указанный период всего 86 893 человека [73].
А теперь предоставим слово петроградским чекистам. В 1919 году «несколько офицеров Марциновский, Де-Симон и Семенюк» были арестованы «за принадлежность к белогвардейской организации, по чекисткам данным, они были связаны с некоторыми «дачниками», представляющими антибольшевистские силы в городе» [74].
23 мая в «Северной коммуне» было напечатано сообщение «От Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюций и спекуляцией», которое начиналось словами, что ЧК «настоящим доводит до всеобщего сведения, что постановлением комиссии 18 мая с.г. расстреляны следующие лица»:
1) Петров Е. Н. 27 лет, бывший штабс-капитан…;
2) Ковалев Б. М. бывший офицер…;
3) «Де-Симон Александр Михайлович, 25 лет, бывший офицер, служил до декабря в Красной Армии в тяжёлом артиллерийском дивизионе, затем, перебравшись в Финляндию, работал в штабе белогвардейцев в Выборге. В качестве тайного курьера, под фамилией Глазина Виктора Эриковича, четыре раза приезжал в Россию, куда привозил нелегальную переписку и распоряжения штаба белых, в Финляндию давал сведенья о расположении позиций и частей на Карельском и Двинских фронтах. Поддерживал связи с шпионскими организациями в Питере, снабжал их средствами. Во всех преступлениях де-Симон сознался» [75]. Вместе с ним по одному дело были расстреляны:
4) «Марциновский Александр Евстафьевич, 37 лет, бывший капитан, до последнего времени служил командиром 1 тяжёлого дивизиона 19 стрелковой дивизии. Зная, что де-Симон финский шпион, скрывал его от властей и давал ему секретные сведения о количестве батарей, орудий, о формировании новых дивизионов и т. д., получая от него деньги»; и
5) «Гловацкий Борис Евгеньевич, бывший подполковник, служил в окружном военном комиссариате, также давал сведения де-Симону о расположении войск, принимал его у себя на квартире и поддерживал через него связь с Финляндией» [76].
Газета «Петроградская правда» так же подтвердила, что постановлением ПЧК от 18 мая 1919 г. был расстрелян двадцатипятилетний Де-Симон Александр Михайлович, бывший офицер, шпион, служивший в Красной Армии [77].
В этом случае уместно привести слова русского философа Ильина: «Русская история развивалась так, что для неё не было никакого выбора: или надо было сражаться, или быть уничтоженными; вести войну или превратится в рабов и исчезнуть» [78].
От себя добавлю, этой особенностью из поклон веков пропитан каждый русский, кто верен многовековым традициям, истории и истинной вере своей Родины и способен сражаться; у кого за спиной остались на вечные времена Святой Владимир с дружиною, Александр Невский с новгородским людом, Минин и Пожарский с народным ополчением, Суворов с чудо-богатырями, Кутузов с героями солдатами и офицерами русской армии, Нахимов с обороняющими Севастополь…
У русского офицера Александра Де-Симона, который в своей стране стал «иностранцем», «инородным телом», не было выбора. Он сражался как мог, не желая становится рабом диктаторов «пролетариев всех стран» и их «нового мира проклятьем заклеймённых голодных и рабов с кипящим разумом» (так они сами себя величали), и их идолов-вождей, которым они поклонялись (Робеспьеров, Маратов, Марксов, Лениных, Троцких, Зиновьевых, Каменевых, Володарских, Урицких и пр.), – и был уничтожен в своём же Отечестве, как «шпион» …
Может быть 25-летнему Александру Де-Симону следовало отречься от свои прежних идеалов, убеждений и веры, «прозреть» ради «единственно правильного и прогрессивного учения», встать в ряды «стойких бойцов за светлое будущее всего человечества» и вместе с другими революционерами-ленинцами беспощадно топить в крови офицеров, «гнилую интеллигенцию», зажиточных горожан и крестьян, всех тех, кто был не согласен с диктатурой пролетариата большевиков во имя торжества коммунизма? – и тогда, кто знает, его имя осталось бы в памяти «благодарного советского народа», в его честь были бы названы улицы и о нём написаны книги о легендарной революции и гражданской войне…
