На земле есть много городов. Но одни отмечены в нашей семейной памяти особенно. Мне дорог Петербург, там осталась часть мой безвозвратной молодости. К Петербургу имели и имеют отношение шесть поколений Десимонов: Франц служил там в последние годы жизни, его сын и внук получали там образование. Десимоны и сейчас там живут – я и мой сын Глеб, а также потомки Михаила Андреевича – Евгений и Игорь и их сыновья. Очевидно, Петербург имеет какое-то особенное, мистическое значение в жизни этой фамилии.
Некоторые города имеют и личные оттенки. Например, что может быть интересного связанно с маленьким городком Бобруйск в Белоруссии. А ничего особенного. Просто мои родители там меня зачали, а значит, мой путь начался именно оттуда. Именно в Бобруйске любовь моих родителей сошлась так, что получился я. Ну, разве это не чудо – этот городок Бобруйск? Разве это не чудо – эта любовь? А потом в моей жизни были другие города: Минск, Ратенов (ГДР), Осиповичи, Ленинград, Мирный, Вильгельмсхафен и снова Петербург… Видимо в этом городе мой путь и закончится.
Есть города, в которых наши предки остались навечно: Франц в Москве, Андрей и его мать Мария в Петербурге. Их могилы затопчут, сравняют с землей новое поколение людей. И покатится, и полетит всё в тартарары. Виктор, мой прадед, примет мученическую, безвинную смерть, вероятно, в лесах Архангельского края, а его жена Надежда, доживёт до глубокой старости без своего мужа, постоянно вспоминая о нём в Кривом Роге. Их сын Леонид будет убит в Белоруссии в районе уже не существующей деревни Старая Тухиня, пропав без вести, а его жена Ольга останется в Сочи, найдя приют у брата, но ненадолго. Только мои родители Анатолий и Клава, прожив продолжительную жизнь вместе – счастливые люди – навсегда соединятся в Минске. Как грустно и печально осознавать, что их уже нет. Но с этим приходится мириться – так устроена жизнь.
Интересно, что моя мама и бабушка жили в разное время под разными именами. Бабушку в детстве и юности звали Хадора, белорусский вариант имени Федора, а маму Клара, а потом они стали Татьяной и Клавой. При этом бабушка улучшила своё имя, а мама до последних дней была недовольна именем Клава, а подруги её детства, только Кларой её и называли. Кстати сказать, Клава от римского Клавдий – хромой, ну что тут хорошего? Но они обе, изменив свои имена, порывали со своим прошлым.
Бабушка, приехав в город, из деревенской Хадоры становится городской Татьяной, при этом оставаясь совершенно безграмотной. Мама же, которую образованный отец называл Кларой – вполне городское имя – всё жизнь не может примериться с именем «Клавачка» – так, да ещё используя белорусские звуки, называла её моя бабушка. И этот разрыв, эти разные берега, эти противоположности, между отцом и матерью, между образованностью и безграмотностью, между Кларой и Клавой, навсегда останутся в душе моей матери, и она всё жизнь будет стараться их соединить, преодолеть, перескакивая с одного берега на другой.
Как так получается, что в жизнях близких людей происходят события, которые случайными не назовёшь? Почему моя дочь Катя сломала себе руку в том же самом месте, в котором был перелом у её матери, к тому же ещё, произошло это у них, примерно, в одном и том же подростковом возрасте? Вообще в жизни и судьбах людей нет ничего случайного.
Если быть внимательным к событиям, к случайностям, из которых, если присмотреться, всегда торчат уши, потянув за которые, можно вытащить, неожиданного для самого себя, закономерность. Вам когда-нибудь приходилось ловить кроликов за уши? Они такие мягкие и всегда дёргают лапками, словно пытаясь убежать по воздуху.
Вот так и закономерность пытается убежать, но ухватить и удержать её возможно», – так думал я, удобно расположившись в поезде Вильгельмсхафен – Оснабрюк, наблюдая, как за окнами мелькали поля, редкие лесопосадки и аккуратные немецкие домики. Глядя на эти картинки неожиданно для себя я подумал: «Куда я еду? Что я там забыл в этом Лемго?»
Кстати, сейчас я подъезжаю к Ольденбургу. Я посмотрел в окно и увидел знакомые места, ведь Германия, после Ратенова моего детства, для него начиналась именно здесь. В пути я был уже около часа, а до Оснабрюка оставалось ещё два часа, и было время ответить на заданный самому себе вопрос: почему я еду в Лемго?
Я давно уже хотел побывать в этом городе. Потому что именно из Лемго начали свой путь в Россию Мензенкампфы, чтобы несколько веков спустя, через Нину Ивановну, мою прапрабабушку, соединиться с Десимонами, в том числе и со мной. Во мне течёт капля их крови. А вы знаете, что такое зов крови? Вот и я не знаю, но хотел бы узнать. У меня недельный отпуск. Почему бы ни воспользоваться предоставленной возможностью и не осуществить задуманное? Когда ещё такая возможность появится? Был ещё и третий аргумент в пользу этой поездки, но я позабыл, о чём я в том момент думал. Но это не важно. Важно то, что я уже в пути.
После Ольденбурга поезд увозил меня на юг. Появились незнакомые городишки – Зандкруг. «Около вокзала старинный отель, – отметил я про себя. – Отель – это на случай того, если придётся, где-либо заночевать». Впрочем, я собирался справиться с поездкой за один день, мне хотелось, и всё посмотреть и деньги сэкономить. Жадным я никогда не был, но, когда трачу деньги на себя, всегда испытываю непонятные угрызения совести. Я рассчитывал уложиться в минимальную сумму 30-40 евро. Сейчас подумал: «Возможно, экономия на себе – это тоже проявление капельки немецкой крови?» Билет под названием «Нидерзакзентикет» стоил для меня одного 18 евро, и по нему я рассчитывал проехать максимально долго с севера на юг по западной части Германии.
11 часов. Небо проясняется. Самый крупный город после Ольденбурга Клопенбург, но на меня он никого впечатления не произвёл. Интересно, что перед Оснабрюком начинаются всякие там «брюки», городки со смешными названиями Квакенбрюк, затем Брензенбрюк.
Около 12 часов поезд подъезжает к Оснабрюку. Небо окончательно проясняется и светит солнце, в этом я усматриваю подтверждение того, что я на правильном пути. В пригороде Оснабрюка остановка под названием заячьи ворота – Хазентор. Вокзал с путями перпендикулярными друг к другу в два уровня. Ещё в Вильгельсхафене на перроне из компьютера я получил информацию, что следующий поезд у меня через 45 минут. В райзебюро я узнал, что до Лемго необходимо добираться с пересадкой в Бюнде, а это уже, как я понял, была другая федеральная земля, где мой тикет уже не действовал. Чтобы убедиться в этом я уточнил у кассирши, можно мне доехать на своём билете до Бюнде. Она не знала, но, уточнив у своего коллеги, заверила меня, что могу. Я был обрадован, так как это ещё час езды без дополнительной платы.
Так называемые, региональные экспрессы – поезда, на которых я добирался до Лемго - все похожи на поезда, на которых мне приходилось уезжать из Вильгельмсхафена. В Бюнде я сделал остановку. Посмотрел по компьютеру на перроне стоимость ландтикета и понял, что дешевле добираться, просто купив билет в 5 зону, в которой расположен Лемго, его стоимость 6.60. На пути в Лемго проехал мимо крупного города Билефельда. В земле Норд-Рейн-Вестфалия начинаются уже горы. Остатки леса здесь замечательные, каких только деревьев здесь не встретишь: и дуб, и ель, и сосна, и берёза. Вероятно, в 16 веке, здешние горы и долины утопали в лесах, а деревенские поля с трудом отвоёвывались у леса.
Долгое время я пытался понять, откуда могла появиться эта фамилия Мензенкампф. Она, очевидно для любого, состоит из двух слов: Mensen и Kampf. Der Kampf – это ясно, немецкое слово, обозначающие: борьба, бой, сражение. Со словом Mensen всегда возникали затруднения, ибо трудно было найти немецкий аналог этому слову.
Только приехав в Германию, мне удалось получить доступ к родословной Мензенкампфов. Я прочитал историю рода в «Генеалогическом справочнике балтийского рыцарства», часть Литва, глава 1, страница 383-389. Этот немецкий род вошёл в справочник под фамилией Mensenkampff. Однако, как удалось выяснить, первоначально фамилия звучала как Мензенкамп (Mensenkamp). В этом справочнике было написано следующее: «Der Name, der zuerst Mensenkamp, Mensenkampius, dann Mensenkampff geschrieben wurde, geht wohl zueruck auf das Dorf Mensenkamp am Deister etwa 20 km noertlich von Hameln». Перевожу: фамилия, которая сначала Мензенкамп, Мензенкампиус, затем Мензенкампфф стала писаться, по всей видимости, произошла от деревни Мензенкамп возле Дайстера, приблизительно в 20 км севернее Гамельна.
Это последнее предложение требует разъяснений. В немецком справочнике я посмотрел, прежде всего, что такое Дайстер. Это, оказывается, гряда гор юго-западнее Ганновера со средней высотой 405 м над уровнем моря. В оглавлении карт автодорог Германии деревни с таким названием я не нашёл, что меня несколько удивило, немцев народ дотошный и в картах обычно указаны все населённые пункты. «Возможно, эта деревня стала называться по-другому?» - подумал я. В этом случае, по законам поиска, надо пересмотреть все близкие возможные варианты.
Ну, например, слово «Мензен», могло быть «Менсен», «Майзен» или «Мессен» – есть такое слово в немецком языке, обозначает – «Ярмарка». Почему бы и нет? Когда я посмотрел в оглавлении слово «Messenkamp», я его тотчас же и нашёл, что подтверждало правило, кто ищет, тот всегда находит. Там было написано, что Мессенкамп (район Шаумбурга). «Вот что я нашёл? Может быть – это совсем не то, что я ищу», – подумал я, разворачивая карту. «Опаньки», – как говорит мой сын Глеб. Это действительно населенный пункт на Дайстеровской гряде гор юго-западнее Ганновера. Вероятно, это то же самое место, которое я разыскивал, но почему Мессенкамп, а не Мензенкамп?
На всякий случай, всматриваясь в карту, опишу то, что я увидел. Дайстеровская гряда гор растянулась с северо-запада на юго-восток, утопая в зелёном массиве смешенного, но преимущественно широколиственного леса. Деревня Мессенкамп расположена на юго-западном склоне гор на довольно полноводной реке, разобрать название которой мне не удалось, возможно, Sued-Aue, но я не уверен. Потому как мелко напечатано название деревни, там, вероятно, не более 2 тысяч жителей. Представляю себе, что это была за деревня в средние века, пару дворов не больше. Рассматривая карту, я подумал: «Обычно немецкие деревни так и обозначаются – дорф на конце». Например, Феггердорф, приблизительный перевод «выметенная, убранная деревня», – ну, просто настоящая немецкая деревня. Или заканчиваются на слово «хаузен», то есть «дома», в этих местах, к которым прикован мой взгляд на карте, популярны населённые пункты, заканчивающиеся на «хаген», на «штедт» последнее слово напоминает известное немецкое – штадт и обозначает, вероятно, стоянку, стойбище.
Двигаясь на запад, я разыскал небольшую деревушку под названием Маульбееркамп, маулбеер, возможно, перевод «медвежья пасть, морда». Теперь настало, время перевести слово «камп». Надо отметить, что это не совсем немецкое слова, а скорее голландско-норвежское, обозначающие лагерь, стоянку или английское «camp» с тем же значением. Теперь попытаемся перевести то, что мы нашли. Мессенкамп – обозначает «ярмарочный лагерь». Что-то тут не то. Обычно ярмарка связана с местом, на худой конец с площадью. Слово «лагерь» чаще всего по смыслу обозначает нечто военное, именно в таком значении употребляется это слово у англичан, лагерь военнопленных, палаточный лагерь, временный лагерь и т.д. Что-то здесь не вяжется, хотя, если мы вернёмся к фамилии Мензенкамп, всё станет на свои места. Дело в том, что слово «мензе» на том же голландско-норвежском значит «человек, мужчина». Возможно, так называли себя северные народы среди местного германского населения. В этом случае мы можем перевести «мензенкамп» как «лагерь людей», возможно «лагерь норманнов». В средние века люди идентифицировали себя, вероятнее всего, с родом, в котором они родились и местом, где они родились. В этом случае на вопрос: «ты кто?», средневековый человек отвечал, что он, например, из рода Бисмарк, или – «я из лагеря норманнов» – и это становилось уже прозвищем и фамилией.
Кстати, указание место происхождения, в качестве фамилии в германии было довольно распространено. Такой вариант возникновения фамилий более древний, чем образование их от профессий: Шмид – кузнец, Рихтер – судья, Мюллер – мельник.
В дальнейшем фамилия Мензенкамп трансформировалась, превратившись сначала в латинский вариант Мензенкампиус, а затем в немецкий – Мензенкампф. Изменения происходили, по мере того, как менялся социальный статус носителей фамилии. Эта фамилия являлась семейным прозвищем сначала свободного человека, гражданина-бюргера, затем священника, затем двух поколений юристов, а затем уже нескольких поколений офицеров и дворян.
Пока я ехал в поезде, я читал свои записи о Мензенкампах и о городе Лемго.
– Род Мензенкампф начинался от Германа Мензенкамп. Родился он в городке Лемго в баронстве Липпе в Вестфалии в 1515 году. Сравнительно небольшой город Лемго являлся резиденцией, сначала баронов, а затем, с 1528 года, графов Липпе и входил при Германе в Ганзейский союз городов, основным промыслом которых была торговля.
«Вероятно, в городе есть река, какая же торговля в те времена без реки?» – спросил я сам себя и сам себе ответил: «Надо будет это уточнить».
– Предприимчивые предки Германа поселились в городе Лемго, обретя в нем свободу и возможность разбогатеть. Восторжествовал известный в то время принцип: «городской воздух приносит свободу», так как в городе сословные различия исчезали.
«Надо будет уточнить, когда был основан город и кем? Возможно, первые Мензенкампфы уже появись там, с момента его основания?», – подумал я. – «Ведь Герман был богатым горожанином, но, чтобы разбогатеть в средние века, требовалось ни одно поколение. Состояние накапливалось внутри семей и передавалось по наследству. Важный момент – все городские жители становились свободными и каждый из них, в силу своих природных возможностей мог подняться вверх по ступеням городской иерархии. Строго говоря, у городского жителя было три возможности обрести состояние: накопить богатство трудом и предприимчивостью, получить наследство или выгодно жениться. Для этого надо было иметь определённые природные данные: ум, трудолюбие и физическое здоровье, а так как Герман был богат, он сам или его предки этими данными располагали», – мне приятно было думать именно так. Поезд увозил меня на юг, а я продолжал читать свои записи.
– В позднесредневековых городах существовала сословная дифференциация. Наряду с сосуществованием «всадников» и городского патрициата, в городе жили и простые бюргеры. Однако при этих различиях городское население всегда объединялось против внегородской знати.
В связи с этим мне пришло в голову: «Возможность иметь оружие – это уже привилегия свободного человека. В средние века оружие было главным инструментом завоевания и удержания власти и свободы. В городе должен быть арсенал? Надо будет попытаться его найти».
По мере того как я читал, у меня возникало всё больше и больше вопросов.
– К концу средних веков в Северной Европе, сельская рыцарская знать не признавала подлинно аристократическим городской патрициат, из-за его участия в приносящей доходы торговой и промышленной деятельности. И, что особенно подчеркивалось, вследствие участия его вместе с представителями цехов в заседаниях городских органов управления. За патрициатом не признавалось право участвовать в турнирах, основывать монастыри, вступать в брак с представителями рыцарских сословий и получать лен.
Читая это, мне захотелось добавить: «Это на севере Европы, а на юге – рыцарское сословие уже свободно роднились с патрициатом городов, так как и города на юге возникли раньше, и представление о свободе было другое, основанное на римских традициях».
– В конце средневековья и в начале Нового времени почти во всех немецких городах господствовал патрициат, заседавший в городском совете, или корпорация бюргеров, исключавшая проникновение в нее извне, представлявшая собой внутри города господство аристократических фамилий.
«Город в те времена имел атрибуты отдельного независимого государства со своей властью, своеобразный прообраз государства, и в нем появились свои служилые люди, особое, привилегированное сословие. Мне приятно осознавать, что наши предки во все времена были способны не растворяться в толпе, а выделиться в ней своими способностями», – подумал я с удовольствием.
– Бюргер входил в городскую корпорацию как отдельное лицо и в качестве такового приносил присягу городу. Его личное правовое положение как бюргера гарантировала ему личная принадлежность к городскому союзу, а не род или племя.
«А это прообраз гражданства, следовательно, я был прав, сравнивая город с государством», – всегда приятно, когда ты на правильном пути.
– Средневековый город был и объединением культового характера. Городская церковь, городской святой, участие жителей города в таинстве причащения, официальные церковные празднества были само собой разумеющимися. Христианство лишило род всякого ритуального значения.
«Такие образом, в средневековом городе власть распределялась среди рыцарей, под патронажем которых находился город, они пользовались родовым правом господина. Частично власть принадлежала городскому совету, патрициату города, она основывалась на праве граждан города. Третья часть власти принадлежала церкви, которая стремилась распространить свою власть на всех, при этом претендовала не просто на власть, а на власть над умами людей. Эти властные структуры породили свои сословия: рыцарей, священников, граждан городов, крестьян и конечно всегда существовали нищие. Каждое из сословий было наделено своими правами и обязанностями, кроме последних, не имевших ни прав, ни обязанностей. Если раньше объединителями людей выступали рыцари, то во времена Германа, объединителем становилась церковь, подвергшаяся реформации, позже, не трудно догадаться, объединяться станут вокруг капитала, который стал накапливаться в городах, но это позже. Во времена Германа путь священника был почетным и стабильно доходным, в священники рекрутировались достойные, как из сословия рыцарей, так и из бюргеров, для получения священного сана последним надо было учиться теологии. Вот почему Герман оправил своего сына Юстаса учиться в Гельмстедтский университет. Правильно мыслили наши предки», – подумал я о Германе и о Юстасе с уважением и продолжил читать свои старые записи.
– Герман унаследовал от своих родителей некоторое состояние, а в дальнейшем разбогател и сам. Старинный город-крепость Лемго, где Герман жил со своей семьёй в собственном доме, был известен ещё с XI века, до сих в нём насчитывается около 250 памятников стиле Weserrenaissance. Благодаря этому стилю городские улицы походили на театральные декорации: каждый дом старался превзойти соседние вычурностью фасада, на котором одни вырезали фантастических животных и разнообразных демонов, другие писали цитаты из Библии, а третьи рисовали рыцарские гербы и картины мистического содержания. Барельеф на доме бургомистра изображал льва, нападающего на женщину с ребенком, а двое мужчин тщетно пытались отогнать зверя. Дом, известный под прозвищем Старый Лемго, украшали цветочные узоры всевозможных видов. Самым же экстравагантным был Гексенбургмейстерхаус – дом предводителя шабашей на Брейтерштрассе, построенный в шестнадцатом веке ещё при жизни Германа.
«Вероятно, я всё это увижу. Только бы успеть, времени на осмотр не много», – подумал я.
-Уже в зрелом возрасте Герман относился, к так называемому, патрициату города, так как принадлежал к богатым и знатным горожанам. Он неоднократно упоминался в архивах города Лемго: как богатый и уважаемый всеми поручитель, неоднократно был записан в расчетной книге благотворительного общества святого Роланда, ежегодно платил по 2 талера школе в Дюссельдорфе, регулярно платил он и за учёбу сына.
Умер Герман 29 декабря 1586 года в Лемго.
Ещё со средних веков для Мензенкамп,ов считалось справедливым то, что всегда делалось ими и ими уважаемым окружением: «добрый обычай» – был выше законов.
Каждое последующие поколение Мензенкамп,ов старалось подражать предыдущему – эта установка была самой распространенной среди людей этого времени. Последствие этого, уважения ко всему, что установлено, в средние века простиралось не только на собственность, но и на всякое приобретенное положение: сын естественно старался занять место своего отца, следовать обычаям семьи.
Его сын Йодокус или Юстас, в последующих поколениях это имя стало родовым, родился в доме отца в городе Лемго. Он первым из Мензенкамп,ов благодаря своему дальновидному отцу изменил преемственности поколений своего рода и перешёл в почитаемое сословие священнослужителей. С молодости Йодокус стал изучать теологию и после окончания курса обучения стал священником, пастором, а с 1600 года аббатом. Аббат в монашеской иерархии предшествовал эпископу.
На этом я закончил чтение, так как начиналась новая страница истории рода, связанная с городом Хельмштедтом. «Надо будет и там побывать», – подумал я. Но это уже другая история.
3 Около 15 часов. А вот и Лемго. Поезд запищал тормозами и остановился. Вокзалы небольших немецких городков не представляют собой ничего примечательного – серые рациональные постройки в стиле «голого практицизма без излишеств». Вокзал Лемго не был в этом отношении исключением и первое впечатление, хотя оно нередко обманчивое, было разочарование. Я постоял на перроне и осмотрелся, затем подошёл к железнодорожному компьютеру, потыкал в него пальцем, чтобы узнать, когда мне уезжать из Лембо. Обошёл вокзал и остановился на привокзальной площади.
«Вот он я…я приехал…не ждали?», – никто меня не ждал, впрочем, я на это и не рассчитывал. Перпендикулярно вокзалу в город уходила улица, по которой я и направился в город. По ней вышел на мост через реку Бега (Bega). Как я предполагал старый город располагался на правом берегу, когда-то полноводной, реки.
Бега начинается в горах. Горы, хоть и не высокие, но с поэтическим названием Винтерберге – Зимние горы (высота над уровнем моря 429 метров), расположены они в районе города Бломберга. Ну, это я уже потом по карте посмотрел. Я стоял на мосту и смотрел на мутные воды Бега и думал, сколько воды утекло с тех пор, как вот так вот, как и я, смотрел на воду наш предок Герман, – более 400 лет прошло. Я даже попытался себя Германом представить, но не получилось. Берега реки укреплены корнями деревьев, растущих у самой воды. Бегущие воды завораживали, но надо было спешить.
Долго не задерживаясь, я двинулся дальше. Улица, по которой я шёл, называлась Энгельберт-Кемпфер-штрассе. Кстати сказать, этот Кемпфер был медик и уроженец Лемго, много странствовал, был в Персии. Среди его работ есть, между прочим, записки о персидском походе Степана Разина. Мне было приятно идти по улице имени моего коллеги, любившего, как и я путешествовать. Первая улица, уходившая вправо, была Геуштрассе, в переводе Сенная улица, и я сразу вспомнил немецкую пословицу: «Er hat Geld wie Heu» – «У него денег как сена».
Надо было принимать решение, оставаться на улице своего коллеги или пойти туда, где денег куры не клюют? Хорошо ещё рядом проходил какой-то молодой лемговец, и я его спросил: «Есть старый город там?» и показал в направлении сена. «Да, прямо, а потом налево», – ответил он, и я свернул направо. Улица вымощена булыжником. Метров через двести по левой стороне улицы была церковь. Это сейчас она церковью стала, а раньше это был монастырь Святой Марии. Около старого здания церкви я заметил очень удобную лавочку. «Надо будет на обратном пути здесь пообедать», – за плечами у меня был небольшой рюкзачок, а в нём коробочка из-под мороженного, а в ней – луковица, хлеб и вареные яйца. Отдельно, ещё согревала душу, свиная печенка в банке.
Старый город был окружён со всех сторон валом и крепостными стенами, на юге Высокий вал переходил в Липовый, на востоке Каштановый переходил в вал Восточных ворот, который на севере соседствовал с валом Славянских ворот, а последний на западе переходил в вал Ивановые (Иоханес) ворота. Определённо в Лемго жили люди с фантазией и любили красивые названия.
Сенная улица упиралась в Широкую улицу (Брайте штрассе). Как только я вступил на эту улицу и повернулся направо, я увидел совершенно удивительной средневековой красоты дом в шесть этажей. Сфотографировать его во всей красе не удалось, так как место было мало, улица оказалась не такая широкая, как задумывали её лемговцы. Я уперся спиной в стену противоположного дому, пытаясь запечатлеть на пленке этот образец средневекового зодчества, но фотоаппарат выхватывал только фрагменты Гексенбургмейстерхауса. Это слово даже трудно произнести, не только перевести, строго говоря, оно состоит из трёх слов – ведьмы, бургомистра и дома, т.е. это дом бургомистра ведьм получается. Покрутившись около этого дома, уж и не знаю, чего я кроме этой красоты ожидал, возможно, ждал, что произойдёт что-нибудь волшебство и какая-нибудь ведьма помашет мне из окошка рукой. Не дождался.
«Ну, пора просыпаться», – сказал я себе. В этом доме в настоящее время расположился музей истории города. Он ещё работал до 17 часов, и я был поставлен в условия выбора: или идти в музей или посмотреть старый город. Я выбрал город и, озираясь по сторонам, зашагал в центр. А озираться было от чего, то тут, то там на меня смотрела старина. Широкая улица на то она и широкая, что выводит на Маркплац – Базарную площадь. Думаю, что в средние века здесь можно было узнать все новости и встретить всех жителей города. Эту площадь можно было бы назвать и площадью Ратуши, именно здесь и заседал городской совет. Вообще Лемго милый городок – всё под рукой. За зданием Ратуши возвышался собор Святого Николая.
Зашёл я и внутрь собора, пытался там фотографировать, но было темновато. Там прекрасный иконостас и несколько старинных картин на библейские темы. Обходя площадь со всех сторон, нашел я и Арсенал, и рядом с ним прекрасный бесплатный туалет. Вот как полезно интересоваться историей. «Определённо Лемго мне нравился» – подумал я выходя из туалета.
А после того, как я купил маленькую 250 граммовую бутылочку красного вина, со мной стала твориться вообще какая-то чертовщина. На площади я увидел парня, ну, совершенно похожего на сына Глеба, я так и остановился, чтобы его рассмотреть. «Бывает же такое», – подумал я. Я понимал, что это Глеб, но сходство было очевидное. Вот такое бывает, не перестаю удивляться разнообразию жизни. За что купил, за то и продаю. Что видел, то и описываю.
Я ещё подумал: «Если я похожу по городу подольше, наверное, я и прадеда своего Виктора встречу». Но увидел я совершенно отекшее, багровое и пропитое лицо одно из местных жителей, сидящего на скамейке, лицом к площади. Площадь смотрела на местного алкаша, а он смотрел на неё. Вероятно, это продолжалось довольно долго. Честное слово, лицо было таким колоритным, что рука сама потянулась к фотоаппарату, но я не посмел его сфотографировать, чтобы не испортить впечатление от этой картинки, а первая мысль была: «Вот бы его нарисовать красками!».
Центральная улица старого города, где сосредоточены все старые дома – это Миттель штрассе (Серединная улица). Я прошёлся по ней, то и дело задирая голову кверху, фасады средневековых домов описать невозможно – это надо видеть. Я специально купил несколько открыток с видами города, просто так, на память.
Возвращался я тем же путём, которым вошёл в город. Как и планировал, я остановился на лавочке около бывшего монастыря Святой Марии и выложил на скамейку всё содержимое моего рюкзачка. Когда я ел, к церкви на машине подъехал бородатый толстяк и вошёл внутрь. Жевать мне посчастливилось под звуки органа. Толстяк оказался органистом. Поев, я встал, аккуратно собрал мусор, и мысленно поблагодарил бородатого органиста, больше мне благодарить было некого, скамейка оказалась действительно в укромном месте. Выйдя, на надоевшую уже, Сенную улицу я зашагал в направлении вокзала.
Около 18 часов я вошёл в вагон поезда Лемго – Бюнде и покатил в направлении откуда приехал. Описывать обратную дорогу не буду, кроме неприятного происшествия, которое случилось в «родном» поезде Оснабрюк-Вильгельмсхафен. Около Клопенбурга состав остановился, и машинист объявил, что в районе города, кто-то бросился под поезд. Машинист ещё уточнил, что это суицид и движение задерживается на 30-40 минут. Как видно в Германии живут тоже люди, и, как всякие люди, они любят и ненавидят, работают, строят замечательные города, окружают себя современной техникой, пьянствуют, страдают и кончают жизнь самоубийством.
Вместо 11 часов поезд в Вильгельмсхафен прибыл около 12 ночи, и я, пройдя через ночной проход и обогнув здание Пассажа, через парк побрёл к Мюллерштрассе.
Я был среди тех, для кого начинался новый день.
