17 (29) апреля 1818 года по случаю рождения у Николая Павловича наследника Александра, будущего императора Александра II, в Москве должны были состояться торжества с участием всех представителей императорского дома. Из Петербурга в Москву по этому случаю были направлены 8 камер-пажей: «Титов, Рындин 1-ый, Рындин 2-ой, Звягенцев, Постников, Балашев, Дараган и князь Голицын» [25], в сопровождении корпусного командира подполковника Франца Егоровича Десимона.
Если можно судить о чувстве ответственности этих юношей по отношения их к дальнейшей жизни и карьере - то самыми ответственными, организованными и целеустремлёнными оказались: Дараган П.М., ставший генерал-лейтенантом; Рындин Н.Н. 2-ой – генерал-майором; Звягинцев А.И. и князь Голицын – Преображенского полка офицеры, уволенные к статским делам коллежскими советниками и Балашев Д.А. – служивший при Генеральном штабе. Самым непутёвым оставался Рындин Н.Н. 1-ый, гвардеец Семёновского полка – не понятно за какие грехи – оказавшийся штабс-капитаном Симбирского пехотного полка, что являлось, безусловно, понижением, и уволенный спустя 7 лет службы. Для сравнения его товарищ Титов А.П. в Преображенском полку через 5 лет был уже капитаном гвардии, что соответствовало полковнику по армии. Был в этой группе еще один камер-паж – Постников А.М., закончивший корпус только через 2 года после своих товарищей и дослужившийся в Преображенском полку до штабс-капитана [26]. Один из камер-пажей, кто – неизвестно – из-за своего легкомыслия и безответственности, пусть и косвенно, сыграл роковую роль в судьбе подполковника Десимона, отца Андрея Францовича.
Обратимся к воспоминаниям Дарагана П.М.:
«5 июня в 7 часов был бал в Грановитой палате. Бал открывала императрица Мария Федоровна с королём Прусским…» «…при конце бала я подошёл к принцу, который разговаривал с великим кн. Константином Павловичем и подал ему шляпу, которую держал во всё время бала. Великий князь, увидев это, спросил меня:
- А моя?
- Ваше величество не изволили мне её вручить.
- Я дал её камер-пажу.
- Отыщи мне.
Я скоро её нашёл. Но, увы, мой товарищ положил её под свечами стенного освещения, и воск попал на шляпу. Я подал её великому князю. Он посмотрел и, грозно взглянув на меня, спросил:
- Это что?
- Ваше величество… начал я, но он перебил словами:
- Вы все ветрогонцы, испортили мою шляпу. И какая досада, я взял её одну из Варшавы, а в Москве такой не отыщешь. Однако найди мне этого камер-пажа, я непременно хочу надрать ему уши. Виновник не нашёлся, а великий князь забыл свою угрозу» [27].
Дараган лукавит, августейший психопат ничего не забывал и никому ничего не прощал, а испорченная, взятая из Варшавы, единственная шляпа, постоянно напоминала об «унижении» его величества пажами-мальчишками. А кто в Москве отвечал за поведение воспитанников Пажеского корпуса, этих «ветрогонцев», этих рындиных и постниковых? – подполковник Ф.Е. Десимон – и вся злость психопата императорского дома обрушилась на подполковника и Георгиевского кавалера.
Легко представить себе в этой встречи «бесчинное, бесчестное, непристойное поведение» великого князя. Его «гнев и ярость» нарастали, переходя в состояние «полнейшего самозабвения и отсутствия всякого сознания», делая его «психически невменяемым». Можно представить себе каким угрозам и «кровавыми оскорблениями» подвергся Франц Егорович, человек служилый и образованный, говорящий почти на всех европейских языках и, к сожалению, полностью зависимый от службы, так как не имел ни крепостных, ни имений, ни состояния. Всё его богатство: находящаяся на его иждивении жена, младший двенадцатилетний сын и офицерская честь. «Никогда офицер не должен употреблять свой здравый рассудок или познания: чем меньше у него чести, тем лучше. Надобно, чтобы его могли безнаказанно оскорблять, и чтобы он был убеждён в необходимости глотать оскорбления, молча» (убеждения Константина Романова – С.Д.) [28].
После этого Францу Егоровичу Десимону ничего не оставалось, как умереть, и он, согласно официальной версии, «9 июня 1818 года скончался от горячки» [29], вероятно, от «нервной горячки» и сердечного приступа. А его младший сын, Андрей Францович Десимон, как продолжение искупления происшедших событий, по истечению короткого срока, милостиво, по высочайшему повелению императора Александра I, был принят пажом в корпус.
А в иноверческом кладбище на Введенских горах в Москве появилась могила Ф.Е. Десимону с трогательной надписью от любящей жены Марии:
«Останки бренные нежнейшего супруга в могиле хладной сей навек погребены; исторгнув смерть его из недр семейна круга, на слёзы обрекла дни горестной жены. В унылом сиротстве с твоими я сынами плачевно жизнь вести дотоль осуждена, поколь, свершив удел, назначенный судьбами в обитель вечности, я буду воззвана» [30].
