Анатомия раскулачивания на частном примере

Предыстория. «Пустая болтовня».

В апреле 1925 года Н.И. Бухарин, этот «любимец партии», «теоретик» и посвящённый в то время во все теневые стороны стратегии и тактики РКП(б), на собрании Московской партийной организации заявил, что лозунг коммунистов для крестьянства должен быть: «Обогащайтесь, накапливайте, развивайте своё хозяйство»! Далее этот вождь партии сообщил, что «мы (подразумевается узкий круг вождей. – С.Д.) предпочитаем разрешить буржуазному крестьянину развивать его хозяйство».

С чего бы это разрешили сельской «буржуазии» обогащаться? Оказывается верхушкой вождей, предполагалось, что тем самым сельская буржуазия роет себе могилу и, став попутчиком большевиков, невольно помогает строить в стране социализм; предполагалось брать с неё налогов больше, чем с середняка; а получаемые от неё средства можно было перераспределять, кредитуя середняков, бедноту и батраков.

А теперь обратимся к тому, кого уже давно не цитируют, хотя в своё время он был самый авторитетный и тиражируемый политический мыслитель, – обратимся к И.В. Сталину. В этом же году в докладе «К итогам работы конференции РКП(б)» он заявил: «Некоторые товарищи, исходя из факта дифференциации деревни, приходят к выводу, что основная задача партии – это разжечь классовую борьбу в деревне. Это неверно. Это - пустая болтовня. Не в этом теперь наша главная задача… Главное теперь состоит в том, чтобы сплотить середняков вокруг пролетариата, завоевать их вновь. Главное теперь состоит в том, чтобы сомкнуться с основной массой крестьянства, поднять её материальный и культурный уровень и двинуться вперед вместе с этой основной массой по пути к социализму» [1].

Далее Сталин продолжает: «Но как включить крестьянское хозяйство в систему хозяйственного строительства? Через кооперацию. Через кооперацию кредитную, кооперацию сельскохозяйственную, кооперацию потребительскую, кооперацию промысловую. Таковы те пути и дорожки, через которые медленно, но основательно должно включиться крестьянское хозяйство в общую систему социалистического строительства» [2].

Обратите внимание – «медленно и основательно»! И ещё «терпеливо»! «Необходимо, чтобы коммунисты в деревне отказались от уродливых форм администрирования. Нельзя выезжать на одних лишь распоряжениях в отношениях к крестьянству. Надо научиться терпеливо разъяснять крестьянам понятные для них вопросы, надо научиться убеждать крестьян, не щадя на это дело ни времени, ни усилий» [3].

«Сказал, приложил печать и точка».

В докладе на XIV съезде (1927) Сталин заявил: «Неправы те товарищи, которые думают, что можно и нужно покончить с кулаком в порядке административных мер, через ГПУ: СКАЗАЛ, ПРИЛОЖИЛ ПЕЧАТЬ И ТОЧКА (выделено мною – так, видимо, должно было работать ГПУ, по представлениям Сталина. – С.Д.). Это средство лёгкое, но далеко не действенное. Кулака надо взять мерами экономического порядка и на основе советской законности» [4].

Такую «законность» через год в 1928 г., в связи с невыполнением планов хлебозаготовок, для кулаков нашли: не хотите сдавать хлеб государству, мы вас будет привлекать по статье 107 УК за спекуляцию. Кроме того, Сталин высказывает такую мысль: «… Нет гарантий, что саботаж хлебозаготовок со стороны кулаков не повториться в будущем году. Более того, можно с уверенность сказать, что пока существуют кулаки, будет существовать и саботаж хлебозаготовок… нужны другие меры… развертывания колхозов и совхозов» [5].

Ещё через год в статье «Год великого перелома. К XII годовщине Октября» (1929) Сталин сформулировал свои мысли о переходе от индивидуального к коллективному хозяйствованию, в котором кулаку уже не было места, о переходе от «ограничения эксплуататорских тенденций кулака» к «полному уничтожению кулачества как класс»

Наступило время «коренного перелома» в сельском хозяйстве, «наступления на капиталистические элементы в деревне» и необходимости «покончить с кулаком в порядке административных мер, через ГПУ» по принципу: «сказал, приложил печать и точка»!

Арест. Заранее подготовленные документы. Конвейер, в котором каждое действие «винтика» не предосудительно.

Житель села Де-Симон (именно так до 1930 года называлось село Прогресс) мой дед, Леонид Викторович Десимон, постоянно интересовался политическими новостями читая газеты. В селе к нему обращались, знавшие его с детства, армяне. Он разъяснял им и ленинское отношение к крестьянам, и текущую политику партии большевиков. Кроме того, отец рассказывал, что Леонид собрал примитивный, толи детекторный, толи ламповый радиоприёмник с самодельным аккумулятором и антенной, и слушал ретрансляцию передач из Москвы.

Объясняя позицию власти по коллективизации жителям села, он повторял ленинские слова из газеты «Правда». «Колхозы оправданы только в том случае, – разъяснял Леонид прочитанное, – если удастся на деле (!) показать крестьянам преимущества общественной, коллективной, товарищеской, артельной обработки земли, лишь если удастся помочь крестьянству при помощи товарищеского, артельного хозяйства, только тогда рабочий класс… действительно докажет крестьянину свою правоту…».

Он говорил односельчанам, что нельзя совершать над крестьянами насилие, загоняя их в колхоз, необходимо, на союзной основе с рабочими и, производимой ими техникой, постепенно переводить сельское хозяйствование на социалистические рельсы, доказывая его преимущества.

Но местное начальство, от которого требовали быстрых результатов, воспринимало эти слова как контрреволюционную агитацию. Десимоны, пользуясь авторитетом у армян села, мешали правлению колхоза им. «Октябрьской революции» проводить коллективизацию ускоренными темпами в год, как писали в то время газеты, «великого перелома», добавлю от себя, через колено.

В январе 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление: «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Согласно этого документа зажиточные крестьяне были разделены на три категории:

1. контрреволюционный актив, организаторы террористических актов и восстаний;
2. остальная часть контрреволюционного актива из наиболее богатых кулаков и полупомещиков;
3. остальные кулаки.

Поскольку в уголовном кодексе отсутствовали основания к привлечению к уголовной ответственности за зажиточность крестьян, так называемых, кулаков нередко привязывали к статьям УК, предусматривающим ответственность за КРД (контрреволюционную деятельность) и КРА (контрреволюционную агитацию).

Главы кулацких семей 1-й категории арестовывались, и дела об их действиях передавались на рассмотрение спецтроек в составе ПП (полномочных представителей): ОГПУ, обкомов (крайкомов) ВКП (б) и прокуратуры. Многие из арестованных подлежали ликвидации.

Члены семей кулаков 1-й категории и кулаки 2-й категории направлялись в отдаленные местности страны или отдаленные районы данной области (края, республики) на спецпоселение. Кулаки, отнесенные к 3-й категории, расселялись в пределах района на новых, специально отводимых для них за пределами колхозных массивов землях.

В результате так называемого раскулачивания часть работающих на земле трудящихся разорялась и изолировалась: часть затем уничтожалась, часть высылалась на принудительные работы. Советская власть продолжала политику экспроприации, т.е. уничтожение частной собственности и перевода её в государственную собственность, с целью сохранения власти. Работящий и зажиточный крестьянин, и в том числе и так называемый середняк, ей уже был не нужен. Трудящиеся на земле в условиях НЭПа создали некоторое изобилие в стране, и в новых условиях уже были не только не нужны, но и опасны, их самостоятельность и независимость властьдержащих ни в коей мере не устраивала. Земля в стране очищалась для коллективного хозяйствования (колхозов) под управлением пролетарского государства.

3 февраля 1930 года в селение Прогресс прибыли представители Сочинской пограничной комендатуры ОГПУ и арестовали моего деда Леонида Десимона вместе с отцом Виктором Андреевичем, предъявив им стандартные и огульные обвинения в «агитации против коллективизации и распространении провокационных слухов». По-видимому, от правления колхоза «Октябрьской революции» в «органы» уже поступил соответствующий сигнал. В этот же день следствие, прибыв в село, получило сведения об имущественном состоянии арестованных. Они были изложены в «имущественной карточке».

Имущественная карточка.

Имущественная карточка состояла из 10-ти разделов:

1. места заполнения;
2. Ф.И.О.;
3. состав семьи;
4. доходность хозяйства, определённая при обложении сельхозналогом;
5. сумма налога;
6. перечень недвижимого имущества;
7. количество площади под посевом до революции и в последнее время;
8. количество скота;
9. перечень сложного с.-х. инвентаря;
10. задолженность государству.

Карточка подписывалась владельцем имущества и тем, кто имущество принял (забрал, ограбил).

Бланки были отпечатаны в типографии с указанием 1930 года, видимо раннее их не было, а к этому году подготовились. Интересно примечание: «имущественная карточка заполняется лицом, производящим операции, в 2-х экз., из коих один экземпляр сдаётся Сельсовету, а второй направляется вместе с арестованным в распоряжение Оперативно-Следственной группы». (Под, казалось бы, абстрактным иностранным словом «операция» скрывался конкретный революционный грабёж. – здесь далее в скобках замечания автора).

Из примечания следует, эти карточки готовились не для всех крестьян, а специально для тех, кого арестовывали как кулаков, которых можно было ограбить, произведя, переходя на терминологию юристов, «открытое хищение чужого имущества, совершённом без насилия над личностью или с насилием, которое не опасно для жизни и здоровья» (общеизвестное определение грабежа), и эти «филькины грамоты» (имущественные карточки) являлась, условно говоря, «домашней заготовкой» ОГПУ и преследовали цель создать видимость «законности» беззакония.

Передо мной лежит имущественная карта на моего прадеда, из неё известно, Виктор Андреевич с женой Надеждой Петровной и сыновьями Всеволодом и Александром имели дом, кукурузный амбар, скотный сарай, 4 десятины земли под кукурузу и сад, одну лошадь (затем дописано – две), две коровы и одну тёлку. Доходность хозяйства составляла 425 рублей 46 копеек, облагаемых налогом в 26 рублей 95 копеек. Оказывается, налог был невысоким – около 6%, а земля выделялась по 1 десятине на человека.

На основании этих карт прадед и дед были в последующем отнесены к категории зажиточных крестьян и в графе имущественное положение, в протоколах их допросов, появилось клеймо – «кулак». Это был первый этап клеймения при раскулачивании, затем шла номинация как контрреволюционера. Это клеймо закреплялся за гражданином пожизненно и весело над ним как дамоклов меч. В будущем всё это будет признано незаконным [7].

Анкеты для арестованных и задержанных с зачислением за огпу.

На следующий день на прадеда и деда был оформлен, заготовленный заранее и отпечатанный типографским способом, бланк «Анкеты № __для арестованных и задержанных с зачислением за ОГПУ».

Поскольку ОГПУ тщательно готовилось к арестам, было бы неправильно не оценить их предварительную работу, не остановившись на анкете более подробно, так как это довольно любопытный документ. После названия анкеты шло набранное другим жирным шрифтом предупреждение: «лица, давшие неверные показания в анкете, будут подвергнуты строжайшей ответственности», при этом 1-я часть анкеты, состоящая из 23 вопросов, «заполнялась заключённым» самостоятельно, хотя это не всегда исполнялось.

Например, Леонид Де-Симон заполнял анкету сам, а его отец отказался, и её заполнил уполномоченный ГПУ Коньков, а Виктор Андреевич её только подписал. В анкетах и протоколах допросов Де-Симонов какой-либо особенной крамолы не усматривалось, и они получили свои «пятьдесят восемь-десять», и были оба осуждены к 3-м годам высылки «в Северный край».

Позже в 1937 году по ст. 58-10 УК за КРА (контрреволюционную агитацию) давали от 8 до 10 лет, но тогда уже были и другие следователи, и другое время. Поскольку приговор выносился по документам «постановлением тройки», очень важно было как оформлены бумаги, поэтому снова вернёмся к анкете.

8-ой вопрос анкеты оказывался самым запутанным и касался состава семьи, их возраста, рода занятий и места жительства. С помощью этого пункта «органы» забрасывали своеобразный невод: «ловись рыбка – большая и маленькая». При этом ОГПУ (Объединённое государственное политическое управление при СНК СССР) состав семьи трактовал как-то странно, запутанно и бестолково. В него входили: «отец, мать, дети, муж, жена, братья и сестры». Было непонятно «арестованному», кого писать и считать отцом, себя или своего отца? Указывать в анкете своих братьев и сестёр? Или братья и сестры – это его дети? В разделе их род занятий можно было на выбор (совсем никуда не годится!) указывать: «или занятие, или место работы и должность, или профессию», что давало повод для манёвра и сокрытию нежелательной информации о своих родственниках.

9-тый вопрос, достаточно важный, «партийная принадлежность: а) в какой партии состоит, б) с какого времени». Чтобы не говорили, на смену привилегированному социальному слою дворян к власти в России в 1917 году пришли коммунисты-большевики, тоже со своими определёнными привилегиями. Без предварительного исключения из ВКП(б) коммуниста на заре Советской власти привлечь к уголовной ответственности было затруднительно. Принадлежность к другим партиям, кроме ВКП(б), могло служить, кроме всего прочего, дополнительной причиной ареста.

Вопросы 11, 12, 14 перекликались с вопросом 15, которые выясняли род занятий до и после 1917 года. 13-тый вопрос раскрывал имущественное положение арестованного до 1917 года. Далее арестованный должен был в добровольном порядке разъяснить органам: привлекался ли он к ответственности по суду или в административном порядке (16 вопрос); своё отношение к воинской повинности: воинское звание, род оружия или специальность, если был освобождён, то на каком основании (17 вопрос).

Кроме того, по-видимому для того, чтобы облегчить работу ОГПУ (Сами на себя всё пишите! А обманите, будете строжайше наказаны!), анкетируемый должен был указать (18, 19, 20, 21, 22 вопросы): когда, кем и где он был арестован, когда и кем допрошен и какое обвинение ему предъявлено. В последнем вопросе (23) предлагалось указать место жительства перед арестом. Далее предусматривалось место для примечания и подпись арестованного.

2-я часть анкеты заполнялась администрацией места заключения и включала в себя: официальное название места заключения, по чьему ордеру арестован и № ордера, а также за кем зачислен.

Некоторые сведения, касающиеся арестованного, выяснялись во время допроса уполномоченным ОГПУ, причём «Протокол допроса обвиняемого» включал обязательное заполнение 15-ти пунктов: Ф.И.О., год рождения, семейное положение, место происхождения, постоянное место жительства, место службы, занимаемая должность, народность (национальность – С.Д.), партийность, образование, прежняя судимость, когда и кем арестован. Кроме этих уже известных из анкеты вопросов, выяснялись и записывалась работником ОГПУ: классовая принадлежность (например, дворянин), имущественное положение (например, кулак), занятие до войны 1914 года, во время войны (например, в 1915 г. призван в царскую армию) и после Октябрьской революции. Далее в протоколе формулировалось обвинение, записывалось признаёт ли обвиняемый себя виновным или нет, и фиксировались показания арестованного по существу дела.

Материалы уголовного дела направлялись на рассмотрение «Особого Совещания», где секретарь, на основании материалов уголовного дела, делал запись в книгу протоколов: какое дело рассматривалось, по обвинению кого и по какой статье Уголовного кодекса, а также постановление «Тройки СКК» или, как в данном случае, «Особого Совещания при ПП ОГПУ СКК». Записи, судя по выписке, были очень короткие, а клеймо «контрреволюционера» оставалось на всё жизнь.

Протокол заседания тройки скк.

Как видите, ничего сложного. ОГПУ трудилось без затей и быстро. Очень просто было осудить человека и перечеркнуть его жизнь. Всё делалось по отработанной схеме:

1. получение из сельсовета списков кулацких хозяйств;
2. арест конкретного человека и оформление на него имущественной карточки арестованного, как доказательство, что он кулак;
3. получение от него самодоноса в виде анкеты;
4. допроса уполномоченным с уточнениями;
5. отправление уголовного дела в Особое совещание;
6. где выносилось заочно уже подготовленное решение.

Всё делалось оперативно, организованно и конвейерным методом. При этом никого из исполнителей-функционеров, задействованный в этом, совесть не мучала, и каждый из них считал себя правым:

1. Председатель сельсовета(колхоза) в этом случае говорил: «Мне сказали составить списки зажиточных, я и составил, попробовал бы кто-нибудь на моём месте этого не сделать, я и так тянул сколько мог. А то, что было потом меня не касается. Моя хата с краю»;
2. уполномоченный ОГПУ – «Я только исполнял свой долг, работал по спискам из сельсовета и по наряду. Я их не составлял, их составляли на местах». Затем разъясняя арестованному: «При чём здесь я, все сообщённое вами же, свидетельствуют против вас, я только записал, сказанное вами и другими. В конце концов я просто исполнял свои обязанности»;
3. члены Особого совещания – «Мы не успеваем разгребать кучи дел, если мы будем разбираться с каждым, нам день и ночь придётся работать без пищи, сна и отдыха, ОГПУ просто так никого не арестовывает. И вообще мы исполняем директивы сверху»;
4. охранник – «Моё дело маленькое. Моя работа вас охранять, я за это деньги получаю и паёк, а что вы натворили, меня не интересует. Шаг вправо, шаг влево – стреляю без предупреждения»;
5. уполномоченные мест заключения – «Вас к нам прислали, и вы у нас отработаете и отсидите, что вам присудили, можете не сомневаться».

Круг замкнулся…

Получалось так, образно говоря, будто бы слово «предательство» своего же народа разложили на части, чтобы завуалировать значение предательства: кто-то, в соответствии со своей ролью, произнёс приставку, кто-то – корень, кто-то – суффикс, а кто-то – окончание, да ещё в разных местах и в разное время, не понимая общего смысла и не имея формально к предательству народа никакого отношения, – и от этого понятия ничего не осталось!

Предательство народа заключалось в том, что трудящиеся лишались возможности пользоваться результатами своего труда по своему усмотрению для себя и своей семьи, а сами низводились до положения «государственных крепостных», а кто этому препятствовал – уничтожались.

С другой стороны, каждый арестованный был сам «виноват», потому что:

1. доверился государству;
2. его занесли в «черные» списки, из-за того, что сохранил крепкое хозяйство для семьи;
3. проявил беспечность, позволив себя арестовать, а не скрылся, предупреждая свой арест;
4. рассказал уполномоченному о себе правду, полагая, что в этом нет ничего предосудительного и противозаконного;
5. наивный, надеялся на справедливость власти, не понимая, что для неё вместо справедливости существует только одно понятие – государственная целесообразность.
6. верил, что, в отличие от других, не виноват: «я не кулак, я середняк», «я против власти никогда не агитировал и не выступал».

Не понимал арестованный, что его мнение и его правда никого не интересовали, и он оказался в большевистских жерновах, и попал в окружении советских функционеров, строго ограниченных исполнением своих служебных обязанностей, на конвейер под названием «раскулачивание».

Как правило, к аресту никто готов не был. Обескураживала стремительность следствия. В данном конкретном случае – всего дел-то было на 6 дней – арестованы отец и сын Десимоны 3-го, а осуждены 9-го февраля 1930 года.

Возможно ли было действовать ещё быстрее? – наверное можно было. Однако и так уполномоченный ОГПУ Коньков делал всё, что мог, оформляя уголовные дела по-стахановски (Коньков вёл дела на Десимонов). А вам не жалко товарища Конькова? – ведь уставал, бедняга. А разве у вас нет жалости к секретарю Особого совещания товарищу Голованову? (Голованов подписывал протоколы Тройки СКК). Он с трудом справлялся с наплывом материалов. Для каждого уголовного дела была своя очередь в несколько дней. Ему из каждого уголовного дела необходимо было выписать статью обвинения и занести в протокол постановления решение «тройки», а «тройка», находясь в единой упряжке, только ставила свои подписи (Тоже не простая работа! И тоже уставали!). Затем секретарь отпечатывал для каждого дела выписку из протокола под грифом «строго секретно». Представляю, как трудно было товарищам, причастным к конвейеру раскулачивания строго хранить государственные секреты, ведь никому не расскажешь, какое важное дело им было поручено!

Интересно от кого берегли эти секреты? Чтобы никто из посторонних не совал свой нос в дела Особого «секретного» Совещания? Или чтобы обеспечить «строго секретную» бесконтрольность? Далее из секретного протокола, подписанного секретарём Головановым, известно, 9 февраля 1930 г. уголовное дело Де-Симон Виктора Андреевича и Леонида Викторовича рассматривалось под номером 30, а это значит, что ему предшествовало ещё 29 уголовных дел, возможно, и после них в этот день были уголовные дела… Нет, определённо ответработники работали на износ не жалея себя.

Если бы не всякие там формальности, можно было бы трудиться ещё быстрее, ведь крайком ВКП(б) и ЦК настаивали на оперативной работе и своевременном докладе. Все исполнители-функционеры спешили выполнить указания сверху, предавая народ, не осознавая, что они часть его, и в будущем сами пойдут по тому же уже отработанному, проторённому пути.

И только осуждённым спешить было некуда. Ни у кого из их окружения не было жалости к жертвам, попавшим в жернова большевицкой мельницы власти, которая работала по принципу: «перемелется – мука будет, дорогие товарищи». Впереди их ждала дальняя дорога на окраины Родины, разлука с близкими и рабский непосильный труд. Пожилой прадед почти сразу погиб, а дед выжил, чтобы погибнуть в 1943 году в составе Штурмового инженерно-саперного батальона, защищая Родину [8].